Дима зицер: «раннее развитие»

Современный учитель: от знания к человеку

Если мы условимся, что это те навыки, которыми мы хотим овладеть вместе с учеником, очевидно, что учитель должен что-то в этом соображать и уметь развивать их — и у ученика, и у себя. То есть современный учитель – это человек, который более-менее понимает поле, которое мы с вами начертили.

Могу добавить, что это человек очень сильно рефлектирующий, сомневающийся. Потому что в сегодняшней педагогике мы идем как по минному полю.

Понимаете, когда нас с вами в девятом или десятом классе учили, что такое синхрофазотрон, это казалось вершиной науки. Кому-то, может, понадобилось, большинству – нет. Значит, надо проверять, надо сомневаться. Значит, следующий виток, уже методический, — вероятно, следует идти в сторону контекстного образования.

То есть современный учитель – это человек чуткий, сомневающийся, умеющий выбирать, проверять вместе с учениками, строить личностный процесс, преподавать так, чтобы это имело отношение к человеку.

Фото: zicerino.com

Библиография

• 2015 — «Современное педагогическое искусство. Азбука НО»
• 2016 — «Свобода от воспитания»
• 2017 — «Дети, вы меня бесите!»
• 2017 — «О школе, честности и рок-н-ролле»
• 2017 — «Любить нельзя воспитывать»
• 2018 — «Как начать отношения с ребенком с чистого листа»
• 2018 — «(Не) Зачем (не) идти в школу?»
• 2018 — «О бессмысленности воспитания подростков»
• 2018 — «Как говорить на сложные темы с детьми»
• 2019 — «Семья – это про любовь»
• 2019 — «Про школьную травлю»
• 2019 — «Как прожить учебный год в кайф»
• 2020 — «После уроков. Классное внеклассное»
• 2021 — «Обязанности. Кто кому должен?»
• 2021 — «Учеба. Учиться всегда пригодится?»

Как устроен класс

Например, при слове «класс» люди обычно представляют картинку: фронтальная посадка, впереди стоит учитель, на задней парте кто-то плюнул жвачкой в затылок сидящему на передней парте, кто-то сбоку заверещал, кто-то кому-то подложил кнопку. Эта лямка тянется десятилетия, но мне кажется, что класс устроен не совсем так просто, и усаживать детей – нечестно.

Это несправедливо, сегодняшний мир устроен не так. И если я построю пространство и процесс таким образом, что каждый человек сможет найти себя… Например, если мы проходим какое-то литературное произведение, я думаю, что Вы не станете со мной спорить, что каждый из нас может с точки зрения взаимодействия с произведением идти своим путем.

Кому-то удобно порисовать что-нибудь, кому-то важно поговорить, кому-то важно несколько раз прочесть, прочесть вслух или прочесть критику, кому-то — театрально сыграть то, что там происходит, и телом почувствовать, что же происходит, и так далее. Строго говоря, это есть инклюзивное образование

Так вот, я предложил учителю построить такое пространство, когда каждый ученик может идти своим путем, в зависимости, естественно, от своих личностных качеств и познавать материал тем путем, тем способом, в том темпе, которые ему комфортнее, удобнее и так далее

И теперь очень важно научить по-новому работать педагогов

Так учить, как я рассказываю, конечно, сложнее, чем просто посадить всех за парты: «Ну-ка закрыли рты! Там, на задней парте, рот закрой, я тебе сказал!» Да, конечно, так проще. Но в этот момент я начинаю урок с того, что личностно выключаю ученика, его нет. А после этого я удивительным образом говорю: «Боже мой, как же так? Что ж вы не участвуете? Вам что, неинтересно?»

Или и того хуже, когда к первому классу человечество, взрослый мир делает всё для того, чтобы выключить у человека любопытство, рассказывая ему, что «вырастешь – узнаешь», «это не твое дело», «отойди в сторону», «сейчас будем заниматься другим», «любопытной Варваре нос оторвали».

А потом эти люди приходят ко мне, в том числе, и говорят: «Слушай, мой ребенок совершенно ничем не интересуется, кроме айпада, какой ужас!» Ну, так, дорогие мои, вы сделали всё для того, чтобы выключить у него любопытство – главное качество для успешного учебного процесса.

Фото с сайта il4u.org.il

Родителей поймать очень легко

– Раннее развитие – миф, мода или необходимость?

– Просто способ зарабатывания денег, вот и все. Фантазия, что мы должны становиться такими, как кому-то представляется, она же странная сама по себе. И про раннее развитие: оно идет рука об руку с представлением или обманом, может быть, что человек сам, будучи в открытой, нормальной, интересной среде, не наберет самостоятельно то, что должен. Наберет совершенно точно, куда он денется.

– В студии раннего развития ты не веришь?

– Я верю, что есть замечательные учителя и преподаватели. Смотря, опять-таки, что имеется в виду. Есть такой проект «Вместе с мамой», я случайно туда попал в субботу утром. Приходят мамы, папы с детьми, там играет музыка, они под эту музыку тусуются. Очень прикольно. Что же я, против, что ли? Как мы с тобой ходим в клуб, музей, хорошей компанией уезжаем за город, здесь то же самое. Не знаю, насколько это студия раннего развития, это сама жизнь так устроена. Хорошо ли рисовать с детьми? Замечательно. Хорошо ли вышивать вместе? Чудесно. Вместе готовить еду? Просто счастье. Валяться на диване? Тоже очень весело.

– Когда меня спрашивают, куда ты водишь своего ребенка, и я отвечаю, что никуда не вожу, всегда встречаю недоумение: а почему не водишь? И вроде как я должна объяснить, почему же не вожу никуда.

– В том, что ты сейчас сказала, очень значимы глаголы: не «куда твой ребенок ходит», а «куда ты его водишь?» Это и прокладывает жесткую колею, которая упирается в никуда. У дяденек и тетенек просто есть фантазия, куда твой ребенок должен ходить, чтобы развиться. И если их спросить: «А что с ним станет, если он не будет туда ходить?», ответ будет: «Как вы можете об этом говорить? Как вы вообще можете так ставить вопрос?» А ничего не будет. Ребенок же в это время не в безвоздушном пространстве находится: он тусуется с мамой, смотрит вокруг, набирается впечатлений. Которые уж точно не хуже впечатлений в студии раннего развития.

– Такие студии появились массово несколько лет назад. И если ты говоришь, что это маркетинг, то он нашел отклик в сердцах очень большой. Почему?

– Родителей поймать очень легко. Есть родительская тревожность у любого родителя, это вещь объективная. Мы волнуемся, что чего-то не додадим, что что-то сделаем не так. Произвести на этот счет манипуляцию с любым из нас довольно просто. Делают это все, кому не лень, помимо частных предпринимателей, государство тоже любит с этой темой поработать.

– Как?

– Нормы, при которых, приходя в первый класс, нужно уметь читать. Это же удивительная история, что это вообще такое. А школа зачем тогда нужна? Пика это достигает в ненавистной мною системе профориентации: когда человек в 14-15 лет должен знать, кем он будет. Мне кажется, человек в этом возрасте не должен знать, кем он будет, и наоборот, правильно, если он не знает и проверяет все, что его интересует и цепляет.

Наши родители, наши бабушки ведь очень гордились тем, что в их трудовой книжке всего одна запись. Подумай только: одна запись в жизни. Человек вообще ничего не попробовал, ты понимаешь? Человечность ведь наша как раз и проявляется в том, чтобы пробовать новое, менять все время разные вещи.

Дима Зицер. Фото: detki.cz

Новое в мире: инфляция схоластического знания

Если мы с вами посмотрим вокруг, то с изумлением обнаружим, что мир изменился. Более того, он меняется стремительно, день ото дня. То, что происходит сегодня, не похоже не только на то, что было тридцать лет назад, но и на то, что было два года назад.

Если мы проведем короткий анализ, то очень быстро сообразим, что в самих по себе знаниях ценности сегодня нет почти никакой. Это значит: обладая простыми техническими навыками, я могу дотянуться почти до любого знания. В первую очередь, я имею в виду Интернет. То есть, умея взаимодействовать с поисковиком, понимая, что я делаю, до знания я могу дотянуться.

Наступает некая инфляция – схоластическое знание теряет ценность. Если это так, то нам действительно надо подумать: а чему ж тогда учить? И тогда мы придем к тому, каким должен быть современный учитель.

Мне представляется: если мы всё-таки говорим о знаниях, в этот момент наиболее ценно – во-первых, понять, какие знания мне нужны; во-вторых, уметь их выбрать. Ещё нужно понимать, где их достать; это вещь техническая, но, тем не менее, она должна быть упомянута, – три.

Это значит, что одна из главных штук, которым должен обучиться человек, – умение выбирать

Как в этом сумасшедшем информативном океане, в котором мы плывём, выбрать то, что мне нужно, а что не нужно, что сейчас для меня важно, а что нет. Как это узнать?

Фото из сообщества Лимуд Санкт-Петербург В Контакте

Разве я не могу передумать?

А способы манипулирования и управления бывают разные. Например, мы говорим ребенку: «Если ты что-то сказал, ты должен так сделать». Да? А разве я не могу передумать? Разве моя человечность не в том проявляется, что я что-то сказал, потом взвесил и понял, что ошибся. Дальше инструментарий, как я это делаю, чтобы человека не подвести, не нарушить что-то, но тем не менее. Это инструмент, а моя человечность проявляется в том, что я что-то меняю.

«Он занимается музыкой, а теперь хочет бросить. А мы ему говорим, что надо доходить».

– Музыкальную школу.

– Да даже просто кружок в четыре года. И это еще можно сдобрить такой приправой: «Ты же сам хотел!» или «Мы же договорились!» Это же стопроцентная манипуляция: договора не было, он ничего не хотел, он просто очень хорошо относится к маме, и она его обманула, воспользовалась тем, что она для него – очень важный человек, а он ей поверил, дурачок.

– А маме-то почему так важно закончить? Ее саму так научили?

– Совершенно верно. Мама в этот момент сама манипулируема, мы сказали уже, как. Она не останавливается и не задумывается о том, как это прекрасно, если человек в четыре, пять лет попробовал немножко, что такое флейта, потом попробовал немножко, что такое театр, изо, шахматы. Это же здорово.

– Ты опередил мой вопрос. Когда предлагаешь много разного, и человек себя в этом ищет. Тут всегда есть опасность: у тебя сначала получается, а потом, встретив первую же трудность, ты дальше не шагаешь.

– Это правда. Но в реальности же есть преподаватель, и это как раз его задача: как сделать так, чтобы эту трудность стало возможным и интересным преодолеть. Это человек, который силы дает, пути представляет. А если преподаватель сидит и повторяет одно и то же про то, что если встречаются трудности, их надо преодолевать, чем он помогает? Все в порядке с трудностями. Это ведь тоже особенности нашего языка: одно дело – говорить о том, что сейчас тебе будет трудно. Другое дело – сказать, что ты сейчас сделаешь следующий шаг. Совсем разные вещи.

Здорово, когда у человека есть опыт что-то начать, а потом оставить это, передумать. Нужно ли в этот момент, чтобы человек 4-5 лет умел объяснить, что к чему? И да, и нет. Я имею право какие-то вещи оставлять без объяснения. А мама эта бедная, или папа, которые говорят, что нужно обязательно доводить все вещи до конца, они же находятся в этой парадигме, заведенной когда-то.

Если задуматься, что такое детскость? Детскость – это шуметь, это бросать, заниматься десятью делами сразу и получать от этого удовольствие, а вовсе не то, когда сидят маленькие мудрые старички, в три года начавшие заниматься рисованием, и теперь у них всю жизнь только рисование.

– Тогда сам этот глагол «развивать», как внешнее действие со стороны родителей, по-твоему, вообще нужен? Или ребенок сам сообразит, что ему делать и как развиваться?

– Кто я, чтобы бороться с глаголами. Я бесконечно привожу один и тот же пример, про чтение. Как сделать так, чтобы дети читали? Есть очень простой способ, а заодно и глагол «развивать» в кавычках. Читать. Это все. Если я нахожусь в пространстве, где мама и папа читают, я так или иначе буду читать. Я ведь все впитываю в этом возрасте, как губка. К тому же я чувствую себя частью семьи, частью семейной культуры, ее носителем.

Я, наоборот, притормаживаю его развитие, я его приучаю, что чтение – тяжкий, неприятный труд, в определенном смысле наказание, я ведь наказываю тебя необщением со мной. Еще и твержу мантру о том, что все люди должны читать. Это же разрушение.

Если я хочу, чтобы он читал, я беру бумажную книжку с полки и перелистываю любимые страницы Куприна, Тургенева, кого угодно. Если вы не читаете, он в этот момент будет развиваться иначе, рядом с вами, но все равно будет.

Я совсем не понимаю, как это: взять и насильно «развить». Зато если перевернуть этот глагол, то «развиваться» он будет все равно.

Фото: bustle.com

Чему учить нынешних детей, если угадать будущее невозможно

Когда-то, лет тридцать назад, когда учился я, приходила компания людей, которая говорила: «Учить надо вот это». И отсюда составлялась программа. Теперь, если мы с вами проанализируем, насколько они были правы, то увидим их чудовищные ошибки. Они, которые тридцать лет назад нас учили, составили такую программу, которая не имеет практически никакого отношения к современной жизни.

Их, конечно, извиняет то, что они не знали, каким будет мир через тридцать лет. Однако, в этот момент мы-то с вами должны взять ответственность и сказать, что и мы не знаем, каким будет мир через тридцать лет. Что же нам делать? Значит, нам нужно заниматься и развивать вместе с нашими учениками какие-то вещи, которые будут для них инструментами и сегодня, и в далёком будущем.

Одну из этих вещей я назвал – это выбор, умение ориентироваться в пространстве, которое существует. Что же номер два? Мне кажется, что это навык взаимодействия

Мне кажется, сегодня очень-очень важно заниматься тем, как я, ребенок, ученик, человек, вне зависимости от размера и пола, взаимодействую с внешним миром. Как я взаимодействую с самим собой, с сознанием, с инструментарием и так далее

Зачем приходит в школу ученик?

Нужно изменить систему подготовки педагогов. Она должна быть устроена приблизительно, как система подготовки в творческих вузах.

Тут есть некоторая путаница. Поскольку педагогика – это массовая профессия, действительно, есть некоторая сложность посчитать её искусством. Хорошо, пусть это будет массовое искусство, это какая-то особая штука.

Педагога на самом деле нужно растить, как растят артиста или режиссера. Потому что это личность, которая должна, с одной стороны, овладеть инструментарием, а, с другой, постоянно сомневаться и рефлектировать, проверять, читать.

Решение номер два — это, наконец, уже просто сесть и проанализировать, что мы сегодня делаем, зачем… Да, это опять тот же самый вопрос: зачем сегодня ходить в школу?

Ну, конечно, у меня есть свой ответ. Школа – это место ужасно интересное, клёвое, творческое, которое предоставляет мне возможность исследовать себя и окружающий мир при помощи определенных инструментов — умения читать и писать, взаимодействия с литературой, иностранного языка, математики как части философии, как почитали её древние греки, физики со всем её инструментарием. Я исследую себя и окружающий мир, потому что это ужасно любопытно.

Себя и окружающий мир — именно в таком порядке, потому что в другом разве это выполнимо? Потому что если я просто скажу ученику: «Садись и сейчас будешь учить принцип синхрофазотрона». Он спросит: «Зачем он мне? Кому это надо?»

То есть, если мы будем учить теорию относительности, нужно с каждым учеником разобраться, через какую дверцу ему интересно туда войти. И выяснится: кому-то это интересно через взаимоотношения Эйнштейна с другими людьми. Кому-то — через мир формул, потому что он мыслит конкретными алгоритмами. Ещё кому-то — через космос, и так далее. То есть тема одна, а подход личностный. И тогда мы выучим всё то, что, так сказать, волнует и тревожит всех, кто пишет реформы.

Вообще нужно помнить, что с греческого «школа» переводится как «место для беседы». В другом переводе – «место для досуга». То есть это — место, в котором мы, беседуя, идем вперед. Тут можно вспоминать платоновские «Диалоги».

К слову сказать, для меня абсолютно понятно, что беседа – это один из инструментов учения. Например, у нас во многих классах два педагога, которые спорят друг с другом и идут вперед, вовлекают народ в этот спор.

Также, для курьеза могу Вам рассказать, что большинство педагогов не знают, что такое «педагог». А «педагог» – это детовод. Когда-то это был раб, который в Древней Греции водил детей в школу.

А сейчас мы говорим о детоведении — что мы ведем детей. Не учим, не долбим, не приносим им знания с небес – мы ведем, идем рука об руку. А я добавлю еще: ведём, взаимодействуя, когда они ведут нас. Вот такая у нас профессия.

Детство и юность

28 ноября 1966 года в Ленинграде у Семена и Эммы Зицер родился сын Вадим (имя впоследствии трансформировалось в Диму), ставший петербуржцем в первом поколении.

Мать, занимавшаяся педагогикой (дефектологией) в школе и в Герценовском институте на кафедре олигофренопедагогики, была родом из украинских Прилук, где до сих пор сохранился дом ее прадедушки. Отец жил и работал в Одессе, где у знаменитости осталась двоюродная сестра. Будущих супругов свела Северная столица, куда девушка приехала учиться, а мужчина — проведать близкую подругу.

Дима Зицер в молодости / «Инстаграм»

Основатель института и школы неформального образования «Апельсин» хорошо помнит детство, особенно моменты, когда ничего не делал вместе с родителями — лежал на песке на пляже или ел мороженое. Взрослые были продуктом советского общества и обладали уверенностью, как надо поступать, поэтому целенаправленно приучали ребенка к чтению. К счастью, на книги он подсел в 4-м классе, приходя домой после уроков и приступая к произведениям прямо за едой.

За время учебы мальчик успел сменить 3 школы. После 3-го класса семья отдала наследника в физико-математическое учреждение, где его на 3,5 года накрыл океан буллинга в самых жестких проявлениях. В 7-м классе ученик получил сотрясение мозга от 10-классника из-за того, что принадлежал еврейской национальности, и перешел в третью школу «с чудесными детьми».

С ранних лет Дима знал, что свяжет жизнь с педагогикой или театром, в итоге овладев обеими профессиями. Изначально выпускник собирался в театральный вуз, но с первого раза туда не попал из-за антисемитизма одного из членов комиссии.

Абитуриент справился со всеми турами на отлично, и оставался только экзамен по истории с билетом о петровских реформах и гражданской войне. Преподаватель, внимательно изучив лицо и фамилию юноши, попросила назвать 12 петровских коллегий, а на его резонное замечание, что это не входит в программу, заявила, что незнание их не прощается ленинградцу, и влепила двойку.

После этого парень без подготовки оказался на филфаке РГПУ имени Александра Герцена, но потом все же окончил СПбГАТИ по специальности «режиссура».

«Зачем ходить в школу?»

Как дать понять человеку, как дать ему почувствовать, что нечто имеет к нему отношение, что он должен это открыть? В первую очередь, мы с вами как учителя, должны понимать, какое отношение это имеет к нам.

Я очень много езжу, не только по России, и везде задаю учителям вопрос: «Зачем ходить в школу?» И совершенно никто не может ответить на этот простой вопрос. Нет ответа. Как правило, в этот момент происходит такой смущенный смешок, типа: «Дима, ты что, дурак? Ты что, не знаешь, зачем в школу ходить? Ты не можешь этот вопрос задавать серьезно. Всё, хватит!» Вот так это устроено. А это вопрос принципиальный.

В школу ходить незачем, понимаете, какая история? Но давайте отложим ученика, я бы сейчас хотел сказать об учителе. Учитель должен знать, зачем ходить в школу. Учитель зачем туда шляется? Потому что он не умеет другим способом денег заработать?

Смотрите, человек выбирает особенную публичную профессию, основанную на человеческом взаимодействии. Ведь это же что-то значит. Я думаю, это значит, что все мы, педагоги, немножко ненормальные; мы постоянно находимся в рефлексии, ищем себя и выбираем такую профессию, которая помогает нам познавать этот мир и себя.

И в этот момент мы пользуемся педагогическим инструментарием, в определенном смысле «пользуемся» нашими учениками, взаимодействуем с ними и вместе с ними идем вперед. Вот чего хочет современный педагог. Я не думаю, что это такая простая история. Мы строим такие рамки, в которых каждый человек может себя найти.

Про покупку знаний и умение учиться

Разница между школой и университетом огромна, в первую очередь, с точки зрения мотивации того, кто туда приходит. Я надеюсь, на самом-то деле, что, несмотря на наши странные, но обычные традиции, в отличие от школы, человек приходит в университет, понимая, зачем он туда идет, и что он хочет учить. Соответственно, если я пришел в университет, и хочу учить прикладную математику – всё в порядке, мне в этот момент преподают прикладную математику. Мы находимся, в определенном смысле, почти во взаимоотношениях «продавец – покупатель», а почему же нет?

«Продавец – покупатель»: я плачу за обучение, иногда – посредством государства, иногда – посредством собственного кармана, и покупаю определенные знания, умения, навыки и так далее. Школа устроена совершенно не так. Поэтому обычное сравнение школы и университета, мне кажется, в принципе неправомерным. Это какая-то совершенно другая история.

Конечно, давая человеку только готовые знания, мы просчитаемся. В первую очередь, это произойдет и происходит, потому что у нас прикладное отношение к знаниям, которое распространяется и на университет, и на школу.

Ученик-то, видя нас, приходит в школу, и ему, в большинстве случаев, предлагается некий мешок со знаниями, про две трети из которых ему совершенно непонятно, зачем они ему нужны, а оставшуюся треть он найдет с легкостью, пользуясь «Гуглом». Вот, собственно, что происходит.

И в этот момент произносится самовозрождающаяся мантра: «школа должна учить учиться, школа должна учить учиться…» Кто, позвольте, будет учить учиться, если учителя этого совершенно не умеют? Каким же образом они будут это замечательное знание переносить ученикам? Это первое.

Второе, что, интересно, имеется в виду под «учить учиться» или «уметь учиться»? И третье, что мы с вами только что вспомнили, что уж точно никакого отношения не имеет к «учить учиться». Это как раз умение самостоятельно находить интересные лакуны, искать актуальные знания, выстраивать личностный процесс отношения между знаниями, мною, миром и всем остальным.

Карьера

Поступив в Герценовский институт, студент стал культоргом факультета и сразу же взялся за постановку спектаклей — их впоследствии было немало.

В вузе парень познакомился с Татьяной Гариной — благодаря ей в Ленинграде появился первый лагерь «Город мастеров», где образовывались не отряды, а группы по увлечениям. Пребывание здесь помогло молодому человеку сформировать взгляды, которых он придерживается и сейчас.

Зицер давно занимается педагогическим творчеством, так как больше всего его волнует взаимодействие человека с другим человеком, миром вокруг, профессией, знаниями и самим собой. Он описал целостную систему современной гуманистической педагогики (неформального образования — НО) с актуальным инструментарием и предложил новую схему педагогического процесса, основанную на личных ощущениях ученика.

Радиоведущий Дима Зицер

Петербуржец считает, что гораздо результативнее строить этот процесс не на необходимости педагога научить чему-то ребенка, а на желании последнего познать новое. Помимо личного интереса, являющегося главным «мотором» учебной работы, по его мнению, необходимы такие факторы, как выбор и субъектность, а основным методом современной педагогики он назвал исследование.

В 2005-м Зицер создал институт неформального образования (INO), а затем и школу НО «Апельсин» в Северной столице.

Автор «Свободы от воспитания», «Любить нельзя воспитывать», «Современного педагогического искусства. Азбука НО», «(Не) Зачем (не) идти в школу?», «О бессмысленности воспитания подростков» еженедельно ведет программу на «Маяке» и до августа 2020-го пополнял свой блог на «Снобе». В них педагог поднимал действительно важные вопросы, такие как детская гиперактивность, запрет гаджетов в школе, буллинг, дистанционное образование и т. д.

Родители стали задавать вопрос “Как здесь будет моему ребенку?”

— Вернемся к школе — меняются ли родители и их ожидания от школы, от учебного процесса?

— Какой хороший вопрос! Даже учитывая панегирик, который я произнес современному поколению и нынешнему времени, мы по сути довольно инертны. Родителям в массе очень трудно себе представить, что может быть иначе, что они вообще могут чего-то другого хотеть. Если сравнивать с технической революцией, о которой мы только что говорили, а для меня это именно революция, то там какие-то новые явления сами провоцируют, изменения, и я могу не думать особо и не сомневаться.

А отношение к школе — это сознательный акт: я сам должен взять себя за шиворот или за волосы, как Мюнхгаузен, и вытащить из болота. Привычка — очень сильная штука. Привычка ко всему: к еде, к одежде, к стилю общения. Происходят ли изменения? О, да. Но, к сожалению, не семимильными шагами. Уже хорошо, что родители стали задавать на разные лады вопрос “Как здесь будет моему ребенку?”. Раньше этого вопроса просто не было.

— Эти изменения происходят от поколения к поколению или от года к году?

— От года к году! Все, что сейчас происходит, происходит сумасшедше быстро. Личный пример: двадцать лет назад написал бы я какую-нибудь книжку, ее бы издали в пять тысяч экземпляров, кто-то бы купил, и все. А сегодня есть, скажем, передача на “Маяке”.

Представляете: приехали люди и сделали так, что я из дома разговариваю, а слышно так, будто я в студии в Москве. Это маленькое техническое чудо. И приводит это к тому, что я могу дотянуться до большего количества народа. Конечно, и большее количество народу может меня к черту послать в этот момент, но ведь главное — возможность контакта. И это меняется год от года: семь лет назад такой возможности не было.

— И вот появился вопрос “Как будет моему ребенку?”.

— Я по натуре оптимист, но не хочется быть оптимистом-идиотом. Он не появился, а появляется.

— Начинает звучать.

— Да, начинает звучать. Родители начинают себе позволять это говорить.  И они начинают себе это позволять пусть не на уровне школы, а на уровне этой радиопередачи. Они звонят из глубинки, из поселков. И уровень разговора, его глубина не сравнима с той, что была бы двадцать лет назад.

Бывает всякое.

Другое дело, что если бы так называемая образовательная система хоть немножечко открылась, процесс пошел бы совершенно иначе.

— То есть, школа отстает?

— Не то слово. Здесь ведь возникает человеческая, объяснимая боязнь. И, на мой взгляд, она вступает в серьезный конфликт с профессионализмом. Боязнь чего? Что если мы “дадим слабину, они нам на голову сядут”. Обычная, понятная история. Очень страшно подумать о том, как устроены сегодняшние дети. Очень страшно задать себе вопрос: “А может, не надо, чтобы они вставали, когда учитель входит в класс?”. Что произойдет, если нет? И на языке крутятся такие знакомые с детства ответы: “Тогда они не смогут включиться в урок!”. Они наоборот выключатся из урока в тот момент, когда я скажу: “Все заткнулись и встали по стойке смирно, высшее существо вплывает!”.

Фото: Vladimir Varfolomeev / Flickr

Три дня назад была учительская конференция, меня позвали. Я подумал: надо сделать так, чтобы самому было нескучно. Мы час с ними обсуждали, зачем нужны учителя. “Дайте ответ!” — не дают ответа. Его нет у отличных, я уверен, прекрасных профессионалов. Нет ответа на вопрос, зачем мы нужны. Что это значит? Это не значит, что ответа не существует.

Это значит, что умышленно или случайно, но из профессионального дискурса убран блок, когда я задаю себе вопрос: “Что и зачем я делаю?”. А мне кажется, это суть профессии. Система образования, как любая система, существующая много лет, держит сама себя изо всех сил, чтобы не расползтись по швам. Опасения тех, кто много лет провели в школе и не представляют себя в другой системе, мне понятны. Потому что как только ты “дашь слабину” в одном, поползет все остальное, это правда. Единственное, что в этом и счастье, что все поползет. Тогда и возникнет новая система, в чем еще одно счастье, на самом деле.

В мире пробуют это очень много где. Сейчас, как мы знаем, не очень любят слово “Запад”, ну давайте посмотрим на Восток. Везде пробуют новые системы, потому что становится понятно, что невозможно по-старому. Да мы и сами это знаем: какую газету или интернет портал не открой, везде будет печальная школьная подростковая история.