«это кто у нас трусы снимать не хочет?» нюта федермессер

Медсестры, буфетчицы, кастелянши…

24 октября я написала, что заболела гриппом. Что поболеть иногда очень хочется, но что-то в этот раз как-то уж больно хреново. Оказалось, что я болела не гриппом, а гепатитом. Правда, кровь я решила сдать, только когда уже перестала есть и пить, не могла встать от слабости и даже в темном туалете (включить свет тоже не было сил) обнаружила в унитазе нечто похожее по цвету не на мочу, а на спелую хурму или темную фанту. Результаты анализов пришли жуткие, печень не работала вовсе, и меня в тот же день госпитализировали. 

За неделю после этого я полежала в трех больницах, включая отделение реанимации. Из последней больницы ушла под расписку, отказавшись от стационарного лечения. Не потому, что там что-то было не так, а потому, что я уже могла передвигаться между душем и кроватью без обморочной пелены перед глазами и понимала, что самое плохое уже позади.

Сейчас я дома. Восстанавливаюсь. Сил пока почти нет, но они с каждым днем прибывают. Наиболее пострадали от интоксикации, кажется, мозги. Ворочаются с трудом, большую часть суток в анабиозе. Мысли не рождаются, а если рождаются — то не задерживаются. 

И все же я решила попробовать написать, пока впечатления свежие, о том, что меня ранило во всех трех медицинских учреждениях (как и в доброй дюжине других, где я побывала за свою жизнь).

Я намеренно не указываю больницы, потому что уверена, что нарушение этики в отношениях врач-больной — это, к сожалению, бич российской медицины, а не конкретного учреждения.

Я очень благодарна всем врачам и медсестрам, которые, несмотря на дикую усталость, выгорание и отсутствие огня в глазах, невероятно профессиональны, приветливы, доброжелательны и прощали мне мои капризы и дурной характер. У меня жуткие вены, попасть почти нереально, сестрички меня жалели, извинялись за боль и синяки, сочувствовали и почти всегда успешно кололи. 

Я была впечатлена масштабом и скоростью диагностики

Важно, что это касалось не только меня (все-таки я руководитель большой клиники в Москве, коллега), а каждого пациента. Поверьте, я профессиональным глазом смотрю за всем, что происходит в соседних палатах. 

Домой врачи меня проводили с кучей инструкций, взяли с меня обещание тут же вернуться, если что-то пойдет не так, дали свои мобильные номера, и мы все время на связи. Огромное всем спасибо! Мне было хреново, но с вами болеть не страшно.

Так о чем же я тогда хочу написать? О том, что нельзя изменить ни ремонтами, ни закупкой дорогостоящего оборудования, ни финансовыми вливаниями, ни большой заработной платой. О медицинской этике. Об отношении к человеку, попавшему в зависимое от медика состояние. К человеку, который находится в уязвимом положении, напуган, слаб, болен. 

Фото: unsplash.com

Я решила написать, потому что уверена, что и это тоже можно и нужно менять. Это сложнее, чем то, что достигается деньгами. Это долго. Но удовлетворенность пациента качеством предоставленной помощи зачастую зависит не столько от профессионализма врачей (мы ведь очень невежественны в вопросах медицины и собственного здоровья и в качестве медицинской помощи разбираемся плохо), сколько от отношения команды к пациенту. Я точно знаю, что люди обучаемы, добры по своей природе, надо лишь научить, показать, как правильно, четко прописать правила и не менее четко им следовать. А главное — постоянный личный пример и регулярные разговоры руководства с персоналом. 

В начале было СЛОВО. Слово, слово, слово, слово, правильное слово начальника, обращенное к персоналу с любовью и уважением, с пониманием того, что основные проводники человеческого отношения — это не главврачи, а именно медсестры, санитарки, буфетчицы, кастелянши, сестры-хозяйки, старшие сестры, лечащие врачи и врачи-дежуранты

Слово о том, как правильно, что важно, в чем разница; слово, разъясняющее основы поведения и тех или иных запретов, и контроль за исполнением нехитрых в общем-то внутрибольничных этических правил. Я убеждена, что модные нынче понятия «пациентоориентированность», «человекоцентричность», «эмпатия» — это банальная этика отношения к слабому

И я точно знаю, что уважение к чужой слабости — это навык, который можно и нужно развить.

Про уборку в палате и стук в дверь

Главные люди в больнице — уборщицы. Они не стучатся, не спрашивают, можно ли войти, не извиняются, когда включают свет или гремят стульями. Они приходят и шерудят шваброй, уныло, хмуро и ритмично, словно дворники на улице. А ты лежишь и ждешь, когда она выйдет. Когда тебе вернут право быть в палате самим собой и не скукоживаться на кровати, словно ты всем тут мешаешь. «Ну а что вы хотите? У них такой же рабочий день, как у нас с вами!» (с).

Вообще стук в дверь — это не больничное. О-о-очень редко кто понимает, что палата — это приватная территория пациента. 

Врачи открывают дверь и заходят, словно они в своей квартире входят в свою спальню. Я в туалете. Слышу, что в палату зашли. Вся сжимаюсь, потому что туалет, конечно, не запирается (а можно, пожалуйста, при всех ремонтах всегда предусматривать возможность закрыться в больничном туалете изнутри, но так, чтобы сотрудник больницы в случае необходимости мог легко отомкнуть замок снаружи, вставив в прорезь монетку, ключ или пластиковую карту).

«Анна Константиновна?» Я включаю воду, нажимаю на спуск, ну, чтобы было очевидно, что я жива, в порядке, просто в сортире. «Анна Константиновна?» Блин, ну ведь очевидно, что я в туалете. Разве нет? Неужели надо обязательно начать со мной диалог? «Простите, — смущенно говорю я из туалета, — можно через пять минут?» Почему, почему, почему мне стыдно, что я зашла в туалет? Я ранимый сумасшедший невротик или все-таки что-то было не так? 

Почему в больнице все время стыдно, вечно кажется, что ты мешаешь медикам делать их работу, и хочется провалиться сквозь землю? Потому что больница у нас не для пациентов (да и не для сотрудников), она для проверяющих органов.

Про телефоны и разговоры о своем

В каком бы отделении я ни лежала, в том числе в реанимации, разговоры с врачами бесцеремонно прерываются то заливистым собачьим лаем, то гимном Советского Союза, то детским смехом, то популярными мелодиями. Это наше все — звонки на мобильный. 

Я тоже с мобильным не расстаюсь. Он и память, и совесть, и материнство, и руководство ЦПП — все в нем. Но никогда у меня на работе не раздается из кармана мелодий. Телефон стоит в режиме вибрации, без звука. Выйду из палаты — перезвоню. Ни разу, никогда ни один начальник, узнав, что я была в палате или на обходе, не выразил недовольства. Ну а уж личные звонки — только из кабинета. Если кто-то очень настойчиво звонит, то надо извиниться и выйти из палаты, но никогда, НИКОГДА нельзя говорить о своем и со своими по телефону в присутствии пациента.

Фото: Ефим Эрихман / «Правмир»

Когда вы рядом с пациентом, он — главный

Его болезнь, его душевное состояние, его внимание — в приоритете

Нельзя демонстрировать, что вы заняты, что у вас другие дела, что есть что-то более важное, чем болезнь человека перед вами. Телефонные звонки заставляют нас, пациентов, испытывать чувство неловкости

Словно мы оказались не в то время и не в том месте. Словно мы мешаем работе. А ведь это так просто — отключи звук и перезвони, когда выйдешь из палаты

Телефонные звонки заставляют нас, пациентов, испытывать чувство неловкости. Словно мы оказались не в то время и не в том месте. Словно мы мешаем работе. А ведь это так просто — отключи звук и перезвони, когда выйдешь из палаты.

Пациентоцентричность — это когда в центре вселенной находится пациент. Пациентоориентированность — это когда интерес пациента выше любого другого интереса. Эмпатия — это способность почувствовать те переживания и эмоции, которые испытывает прямо сейчас пациент перед вами. И научиться всему этому можно, это банальная профессиональная этика

Просто важно начать уделять этому внимание так же, как ремонтам, оборудованию, эффективности процессов

Про таблетки и исследования

Пациент имеет право на информацию. Имеет право знать, какие таблетки ему дают, от чего и для чего. Что в него вливают и зачем. Какие анализы и почему назначены. Почему принимается то или иное решение. Пациент может не спросить, но если задал вопрос, то его право знать — незыблемо. Потому что это его здоровье и его тело. 

Просто приносить пациентам винегрет из таблеток в стаканчике — нельзя. Это величайшая ошибка, которую совершают всюду — утром раскладывают таблетки на всех по коробочкам, потом раздают и не могут ответить, а вот эта желтенькая — от чего. Точнее, на все вопросы дают один и тот же ответ: так доктор прописал. Я хочу знать, что вы мне даете. Выдавливать таблетку из облатки надо в моей палате и в моем присутствии. Для этого закупаются специальные запирающиеся на ключ тележки, с которыми медсестра должна ездить по палатам и раздавать таблетки. Работая внутри системы, я лучше многих знаю, как путаются таблетки разных пациентов при раздаче разом с утра всего и на всех по коробочкам и стаканчикам. Путаются, это проверено. Я вредничаю и не глотаю таблетки, пока мне не скажут, как что называется, и пока я не прочитаю инструкцию (многие врачи жалуются на то, что пациенты начитались лабуды в интернете и теперь думают, что сами все знают. Но если вы не разъясняете и не даете исчерпывающих ответов, вы сами провоцируете обращение к интернету за помощью).

Мне делают УЗИ. Все понятно разъяснили, это нужно и правильно. И в процессе, конечно, сцена из плохого фильма. Врач затихает, потом просит подойти коллегу, они елозят по мне датчиком, смотрят в экран, молчат, переглядываются. Диалог примерно такой:

— Смотри, видишь, что мне не нравится?

— Да.

— Вот видишь, края неровные.

— Да. Сюда подвинь.

— Образование или уплотнение.

— Да.

— Надо КТ.

— Да.

Что в это время думаю я? Образование с неровными краями и нужно КТ. Это рак. Вот оно, оказывается, как происходит (оказалось, тоже следствие гепатита). А ведь чего проще, сказать мне: меня настораживает вид вашего желчного пузыря, я сейчас позову коллегу, и мы вместе подумаем, возможно, нужно будет дополнительно назначить КТ.

Нет ничего хуже, чем когда специалисты стоят над тобой, говорят на птичьем своем языке, шепотом, а тебя как бы нет. 

Ну или ты есть, но твое присутствие совершенно точно мешает им изъясняться свободнее. Но ты — это ты, и это твое тело. Ты — не интересный случай, ты — человек.

Привозят на КТ. В помещении дикий запах. Да это мы от вшей после бомжа обрабатывали, ложитесь. Ребята, я рада, что бомжу сделали КТ (это круто, в былые времена его бы выперли на улицу), и я рада, что после этого вы все обработали. Но я не хочу ложиться в аппарат вслед за вшами. Неужели нельзя было сказать: простите за этот неприятный запах, это антисептические дезинфицирующие растворы так пахнут. (Этика!)

Ну и простыни. Все очень просто. Нужно, чтобы одноразовые простыни стелили на кушетки не после того, как ушел предыдущий пациент, а в моем присутствии, когда я зашла. Так, чтобы я видела, что для меня постелили новое. То же самое с перчатками. Надевать их надо так, чтобы пациент видел, что вы надели их чистыми, перед процедурой. А то ведь я захожу — врач в перчатках печатает за компом. Я сажусь, раздеваюсь, он все в перчатках. В перчатках записывает что-то в карту, в перчатках прикасается ко мне. Сколько еще пациентов врач трогал этими перчатками — я не знаю. Скорее всего — ни одного. 

Но ради спокойствия пациента и из уважения к нему надо соблюдать одно нехитрое правило — одноразовые перчатки, простыни, пеленки надо надевать и стелить в присутствии пациента, чтобы он видел — это для него, все безопасно и стерильно (это правило уже давно реализуют во всех салонах красоты, а в больницах почему-то нет).

Про буфетчицу и еду

В отделении в палате обход, вокруг моей кровати стоят несколько врачей. Обсуждаем. Дверь в палату распахивается, и въезжает каталка с кастрюлями. За ней — корпулентная буфетчица. «Обедать будете?» — «Не сейчас, — смущенно говорю я, — простите». Буфетчица с тележкой выкатываются. Мы продолжаем разговор.

Через десять минут дверь снова распахивается и из-за тележки мы слышим возмущенную буфетчицу: «Ну сколько мне стоять-то тут, меня на четвертом этаже ждут, есть вы будете или нет?» Врачи безнадежно вздыхают.

В боксах общение с миром происходит через двойное окно. Со стороны внешнего мира окно открывается и туда помещается еда, передачка из дома, таблетница с таблетками, баночка для сбора мочи. Потом открываешь вторую створку со своей стороны и все это берешь в палату. А позже ставишь туда же грязную посуду, пустую таблетницу и баночку с анализами…

Это пространство между двумя пластиковыми створками окон проветрить невозможно, вытяжка там, кажется, не предусмотрена.

В любом случае, при открывании окна с внутренней стороны воздух в палате наполняется запахом унылой больничной капусты — таким, как в той части пищеблока, где в один большой бак сваливают все пищевые отходы. «Что-то я смотрю, вы ничего не едите, — говорит заботливая медсестра. — Аппетита нет? При гепатите бывает, пройдет». Пройдет, думаю я, и пью воду из бутылки. Мне надо много пить.

Еда, кстати, была везде очень приличная. Но вот манера складывать все в одну тарелку пока не истреблена. Суп, конечно, отдельно. А вот омлет, хлеб, сыр, масло и два кусочка сахара к чаю — все это громоздится на маленькой тарелочке, тесно прижавшись друг к другу. Омлет пропитывает хлеб, масло — сахар. Тарелок хватает, я точно знаю. Просто так проще и быстрее, и со стороны больницы никто на это не обращает внимания, а со стороны пациента никто особо не жалуется.